Кубинское каприччио - Страница 16

– Не люблю придурков, – с отвращением заметил Дронго, – какая разница, кто и какой национальности или веры. Как только встречаю националиста, сразу понимаю, что это недалекий тип.

– Вам легко говорить, – улыбнулась сквозь слезы Валида, – а я чувствовала себя не очень хорошо. Но все это в прошлом. Сейчас мне нужно думать о будущем, а думать не хочется. Как будто этого будущего у меня и нет. Вот такое абсолютное чувство, что мне никогда не будет пятьдесят или шестьдесят лет. У вас бывали такие ощущения?

– Нет, – ответил Дронго, – и не нужно об этом думать. В вашем возрасте все только начинается. Вы еще можете полюбить и быть любимой. Сорок лет – это самый прекрасный возраст.

– Для мужчины, – возразила она.

– И для женщины, – убежденно ответил он, – до свидания. Надеюсь, что мы еще увидимся.

Он поднялся и вышел из комнаты. Когда он закрывал входную дверь, она еще сидела за столом.

Глава 6

Он вернулся домой, чтобы немного отдохнуть и поесть. Каждый такой разговор требовал немалых душевных сил. На часах было около шести вечера, когда он позвонил Мильману и попросил соединить его с Генрихом Соломоновичем. Но старческий женский голос ответил, что Мильман отдыхает, и попросил перезвонить попозже. Дронго перезвонил через час, но тот же женский голос объяснил, что сегодня Генрих Соломонович не будет ни с кем разговаривать, так как чувствует себя плохо. И попросили перезвонить завтра.

Дронго несколько раздраженно положил трубку. Он должен был переговорить с Мильманом именно сегодня, перед завтрашней поездкой в Красную Слободу. Тогда он решил позвонить Борису Измайлову.

– Добрый вечер. Когда мы завтра выезжаем?

– Я думаю, часов в восемь утра. Чтобы к полудню быть в нашем старом доме. У вас другие планы?

– Нет. Но мне нужно будет посмотреть и вашу бакинскую квартиру.

– Когда хотите. Я сейчас нахожусь в ней. Можете приехать прямо сейчас. Адрес вы знаете.

– Тогда я приеду, – согласился Дронго, – буду у вас минут через десять-пятнадцать.

Бакинская квартира Семена Измайлова находилась на улице Гаджиева, рядом со зданием Министерства внутренних дел. Вернее, это были две квартиры, соединенные в одну пятикомнатную с большой кухней и совмещенным санузлом.

Дронго поднялся на четвертый этаж. В этих пятиэтажных домах обычно не было лифтов. Он позвонил, прислушиваясь к шагам за дверью. Через минуту Борис Измайлов впустил его в квартиру.

– У кого еще есть ключи? – поинтересовался Дронго.

– Только у моего брата. Больше ни у кого, – ответил Измайлов, – но здесь убирала Фатьма уже под моим наблюдением. И мы вместе с братом искали алмаз.

– Вы же говорили, что он мог быть в тайнике в вашем старом доме в Красной Слободе.

– Там он и был, – кивнул Борис, – но на всякий случай мы проверили и нашу бакинскую квартиру.

– И ничего не нашли?

– Ничего. Одну рублевую монету, которая закатилась за сервант. Еще с головой Ленина. Старая монета. И больше ничего.

Дронго огляделся. Здесь было мрачно и неуютно, как бывает в большой холостяцкой квартире, где не чувствуется заботливая женская рука и никогда не слышно радостных детских криков. Даже пахнут холостяцкие квартиры как-то по-особенному. Одиночеством, пылью, старой мебелью, тараканами, мужскими запахами, не разбавляемыми женским парфюмом и молоком для детей. Он обошел все комнаты, вернулся в кабинет хозяина. Уселся на старом кожаном диване. Оглядел массивную мебель с книгами. Борис устроился в кресле своего дяди.

– Никак не могу понять характер вашего дяди, – признался Дронго, – с одной стороны, потомственный ювелир. Человек бережливый, расчетливый, знающий цену каждой копейке. Он послал вас, своих племянников, которых любил, как собственных детей, в другие города и заставил работать так, чтобы вы ценили каждую заработанную копейку. И даже давал вам деньги в долг. С другой стороны, продал магазин своему помощнику и вложил все деньги в этот алмаз, который хранил как реликвию семьи. И еще он тратил огромные деньги на свою знакомую, не жалел для нее практически ничего. Как это совмещалось в одном человеке?

– Он был ювелиром, – задумчиво произнес Борис, – и всегда им оставался. А в пятьдесят восемь встретил Валиду. Я не скажу, что он влюбился, но она ему очень нравилась. Он даже взял ее с собой в Израиль. Я думаю, что, если бы она захотела, он бы на ней женился. Но она не захотела. Он однажды сказал мне об этом. Возможно, он понимал, что это его последняя любовь. Он уже тогда предчувствовал, что долго не протянет. И эта последняя любовь была как награда. Поэтому он так к ней относился.

– Но когда он умирал, ее не было рядом с ним, – напомнил Дронго.

– Верно, – согласился Борис, – он сам этого не хотел. Вы же понимаете, как он выглядел в последние недели своей жизни. Он стеснялся, пугался, не любил смотреть на себя в зеркало. Все время требовал, чтобы мы его брили. Хотел выглядеть как можно лучше. И не разрешал приезжать Валиде. Ее не любили в Красной Слободе. И не ждали.

– Она знала об алмазе, – меланхолично произнес Дронго.

– Не только она, – возразил Борис, – о камне знали многие. Но это были только слухи. Его могли видеть только мы двое. Асиф и я.

– Она его тоже видела. Валида спросила его об этом алмазе, и он его показал.

– Не может быть.

– Она рассказала даже, что камень был желтоватого цвета и на нем была одна надпись. Такие подробности она могла узнать, только увидев этот алмаз.

Борис покачал головой.

– Наверно, это из-за болезни, – убежденно сказал он, – никогда бы в жизни не поверил, что он мог показать кому-то этот алмаз.